«Легенда 17» и «Движение вверх» – это идеологические заявления в одежде того времени». Интервью продюсера Александра Роднянского

Вадим Кораблев узнал, как спорт изменил его жизнь.

Александр Роднянский, пожалуй, единственный продюсер, который стал звездным спикером русскоязычного кино наравне с актерами и режиссерами. Вы точно видели его фильмы: он помогал создавать «Питер ФМ» и «Водителя для Веры», занимался проектами Андрея Звягинцева («Елена», «Левиафан», «Нелюбовь»), Федора Бондарчука («9 рота», «Обитаемый остров», «Сталинград»), Кантемира Балагова («Дылда»), Александра Сокурова («Солнце») и запускал сериалы для федеральных каналов («Громовы», «Следователь Тихонов», «Доктор Рихтер»). 

Роднянский работал и с голливудскими режиссерами Робертом Родригесом («Город Грехов 2» и «Мачете убивает»), Билли Бобом Торнтоном («Машина Джейн Мэнсфилд») и тогда еще братьями Вачовски («Облачный атлас»). Забирал призы Каннского кинофестиваля и «Золотого глобуса», получил четыре номинации на «Оскар».

Другая сторона его карьеры – телевидение. В 1995-м он основал в Киеве канал «1+1», сделал его самым популярным в стране и в 2002-м продал свои акции американской компании CME за 22 миллиона долларов. После этого Роднянский переехал в Москву и возглавил «СТС» (а позже и холдинг «СТС-Медиа»), превратив его в один из главных каналов России. Это при Роднянском там запустили культовые телесериалы нулевых «Бедная Настя», «Не родись красивой», «Моя прекрасная няня» и «Папины дочки», а главными лицами канала сделали Михаила Шаца, Татьяну Лазареву, Александра Пушного, Сергея Майорова и Тину Канделаки. В 2006-м «СТС-Медиа» стала первой российской компанией, чьи акции торговались на бирже NASDAQ, и через несколько лет Роднянский сосредоточился на кино. 

А еще Роднянский – большой фанат спорта. В детстве он занимался плаванием и фехтованием (рассказ о том времени – просто фантастика), сейчас играет в теннис и летает на турниры «Большого шлема», ходит на НБА, болеет за «Клипперс» и бесконечно смотрит спортивное кино. 

Мы поговорили с Роднянским о любви, которая, как он сам утверждает, дала ему главные жизненные уроки.  

Роднянский был влюблен в фехтование и стал мастером спорта. Сравнивая двух тренеров, он многое понял про человеческие отношения

– Спорт был серьезной частью вашего детства?

– Очень важной. Я вообще считаю спорт более важным для своей жизни, чем школьное образование, как бы это ни звучало. Я и помню его детально, и занимался им значительно серьезнее, любил его. Даже планы строил. Зависел от него. И в какой-то степени завишу сейчас.

– Все началось с плавания?

– Да. Когда мне было шесть лет (или даже столько еще не исполнилось), отец отвел меня в бассейн и сказал, как я уже сейчас понимаю, не самую умную фразу: «Принимайте чемпиона».

Я начал заниматься, потом угодил в одну из многочисленных ДЮСШ, где отдельно была школа олимпийского резерва. Меня тренировали плавать вольным стилем – кролем и на спине. Длинные дистанции, 1500 метров. Я не показывал значимых результатов, но тренировался очень много. Два раза в день: первая тренировка была в 6:20, вторая – в 15:30. Что для ребенка в 3-4-5-м классе – тяжело. Даже не было выходных, но по воскресеньям тренировались только днем.

Тренер, такой взрослый дядька, был необычайно жестким. В последний день месяца он подводил итоги и, саркастически насмехаясь, говорил с классовым оттенком: «Так, сын начальника отдела, посмотрим, сколько ты пропустил в этом месяце». И если этот сын начальника пропускал больше условных 10%, он немилосердно его отчислял. И все это вкупе с тем, что он мне категорически не нравился сам по себе. Он стоял на бортике и в момент кульбита, поворота, бил нас длинной линейкой по рукам с криком: «Что ты пальцы растопыриваешь?!»

Я долго пытался уговорить отца прекратить занятия, но он не воспринимал такие разговоры всерьез. Поэтому в шестом классе я просто пропустил очень много тренировок подряд, и тренер меня выгнал. Я сказал об этом отцу, он пришел с ним разговаривать. И, видимо, на отца тренер тоже произвел глубокое впечатление, потому что отец сказал мне: «Уйдем отсюда». На этом плавание закончилось.

Надо сказать, эти тренировки отбили охоту плавать на всю жизнь. Хотя я плаваю всеми четырьмя стилями.

– Более удачный опыт у вас был с фехтованием.

– Это был опыт любви. Я начитался юношеской литературы, где были герои со шпагами и мечами, и на расстоянии мне казалось, что это как-то связано. Во дворе у меня был старший товарищ, который уже стал мастером спорта по фехтованию. И вообще в Киеве фехтование было чрезвычайно успешным видом спорта, все знали, что у нас много чемпионов. Например, великий шпажист Григорий Яковлевич Крис (трехкратный чемпион мира, чемпион Олимпиады в Токио-1964 – Sports.ru). Был абсолютно выдающийся фехтовальщик Иосиф Давидович Витебский (чемпион мира, серебряный призер Олимпиады в Мехико-1968 – Sports.ru), мой тренер, к которому я пришел в общество «Спартак». А началось фехтование в Киеве с тренера, который создал в обществе «Динамо» первую большую команду и растил чемпионов в каких-то индустриальных количествах – Семена Яковлевича Колчинского.

Видите, столько лет прошло, а я все про них помню.

И вот товарищ привел меня к Витебскому. Он был умный, хороший, и все пошло намного быстрее.

– Вы сказали, что повлияла литература. А кто именно? Дюма?

– Я очень много читал. Первое, что прочитало большинство людей моего поколения, – «Библиотеку приключений». Это была удивительно удачная серия, придуманная Горьким в 1930-х годах. Он очень талантливо отобрал классику подростковой приключенческой литературы, которая безумно меня затянула. Там было много всего связано с фехтованием: и Дюма, и «Черная стрела» Стивенсона, и «Прекрасная Маргарет» Хаггарда. В общем, люди со шпагой или мечом в руке сопровождали меня все детство.

Появилось ощущение того, что это некое особое умение. Плюс это было так куртуазно описано: люди чести, договаривающиеся о правилах поединка и становящиеся напротив друг друга, чтобы выяснить, кто прав, кто виноват.

Фехтование показалось очень честным, джентльменским, мужским. Не просто уличная драка. Хотя и настоящий бокс я тоже очень уважаю.

– А что понравилось, когда уже начали заниматься?

– Во-первых, мне очень нравилось, что это одиночный вид спорта, что ты один на один.

Во-вторых, это очень странное чувство, но мне нравилось, что это непопсовый вид спорта. Что мало зрителей. Чтобы разбираться в фехтовании, ты должен был им заниматься. На соревнования приходили только родственники спортсменов. Сложно было представить, что кто-то со стороны придет на поединки, где все сосредоточено в мелочах, которые нужно видеть и знать.

В-третьих, мне нравилась инфраструктура фехтования. Белоснежные костюмы, огромные сумки, куда вмещалась и одежда, и клинки. Их называли бандуры – похожи на футляры для виолончели. 

Все это казалось мне очень мужским – такая независимость от успеха, сосредоточенность на деле. Очень умный вид спорта, очень быстрый, заставляющий тебя думать, реагировать. Нравилась сама система нагрузки: постоянное движение, ноги работают. Я был очень деревянный, и сейчас тоже деревянный, а тогда неожиданно удавалось садиться на шпагат. А на плечи сажали еще какого-нибудь молодого.

Ну и когда у тебя по-настоящему успешный тренер, сразу появляются новые возможности. Начинаешь ездить на соревнования, больше поединков. Я попал на турнир уже месяца через три. От меня еще ничего не ожидали, и тренер подошел к моей дорожке – что, в общем-то, не требовалось, потому что рассчитывал он на других – и просто посмотрел, как я пытаюсь фехтовать. А я пытался повторять те два-три приема, которым он уже успел меня научить. Да, самые примитивные, но я пытался – с выпадом, уйти в сторону… И он сказал: «Молодец, работай». Я очень обрадовался.

В общем, это была совершенно другая система отношений с учениками. Он тоже был жестким парнем, но в нем была эмпатия. Чувствовалось, что он это делает для тебя. Он мог обменять свои медали на какие-нибудь костюмы для нас. У многих же не было денег, чтобы покупать костюмы. А они были дорогие. Да и – сейчас будет великое слово – достать было было сложно.

На тренировках мы занимались в майках, а тренер надевал на себя три или четыре нагрудника, чтобы показывать упражнения. Поправляя тебя, он мог хлестнуть клинком по руке – оставался след на плече. И когда я приходил домой, мама спрашивала, что это такое, а я отвечал: «Нет-нет, все в порядке». Он влюбил нас в себя.

Я не был выдающимся фехтовальщиком, но года за полтора сделал КМС, еще через полтора стал мастером спорта. Нужно было чуть ли не 23 победы. Дойти минимум до полуфинала на соревнованиях не ниже республиканского уровня, победить мастеров спорта.

Забавно, что как-то в Америке я вызвал машину до аэропорта и меня узнал водитель. Но узнал не как человека телевидения или кино, а как соперника по соревнованиям. Помимо того, что очень сильные школы были в Киеве и Москве, очень сильная команда была в Узбекистане. Водитель был оттуда. 

А лет 10 назад я встретил очень взрослого банкира, с которым мы тоже опознали общее фехтовальное прошлое.

– Чему вас научило фехтование?

– Я очень многое понял про человеческие отношения, сравнивая двух тренеров. Тренер по плаванию ненавидел своих учеников. Просто ненавидел. Он перекладывал на нас неудачи своей жизни, видел в нас то ли врагов, то ли тех, кому повезло. Мне сложно это объяснить. Я, кстати, помню его имя, но специально не буду называть.

А тренер по фехтованию, напротив, был очень настоящим. Хоть и жестким, но он любил нас, помогал, направлял. И он воспитывал несколько поколений. В нашем зале тренировались и члены олимпийской сборной Союза, они с нами общались. Помню, меня удостоил разговором один из них, и я был просто нечеловечески счастлив. Он спросил: «Что думаешь по жизни? Это же все-таки кусок хлеба твой будет». И я тогда задумался. Я ведь не планировал быть профессиональным спортсменом. Занимался из любви к фехтованию, но мечтал всегда о кино. Решил ему об этом не говорить.

Спорт – это вообще главная энциклопедия жизни. Ты начинаешь видеть людей, понимать их. Даже по мелочам. Убирают они за собой или нет, как они ведут себя с противником, как они умеют проигрывать. Я только в спорте научился проигрывать и собираться дальше. Общее неумение перенести проигрыш – естественно для любого человека. Мы же живем сложную жизнь, и нам предстоит в любой деятельности переживать поражения. И намного реже – успехи. Спорт помог понять мне фразу Черчилля, что поражение – это лишь материал для будущих побед. 

Ко мне пришло важное понимание неравенства людей. Я вдруг понял, что есть люди одаренные, а есть – не очень. Понял не на словах, а практически. Когда я пришел на свои первые соревнования, в углу стояла группа очень впечатляюще выглядящих ребят моего возраста, которые держались друг друга. Я спросил у своего коллеги по команде: «А это кто?» И он сказал: «А это финалисты, скорее всего, будут». Я подумал: «Как это финалисты? Мы же даже еще не начали». Ребята, которые без сомнения по уровню лучше других, находили друг друга, будучи представителями разных команд. Были частью социума победителей. И мне нестерпимо захотелось стать частью этого социума. Я вдруг внутренне понял, что это зависит только от тебя. Спорт ведь еще необычайно честная штука. Ты либо можешь, либо не можешь. Либо тренируешься, либо нет. Либо находишь в себе внутренний ресурс, либо не находишь. Ты не можешь договориться. Ну кого ты обманешь?

Спорт способствует честному разговору с собой. Ты понимаешь, что здесь ты слабее, что здесь ничего не получится. Что есть люди талантливее тебя, выносливее. Значит, надо искать что-то другое. А поскольку противников очень много, ты под каждого начинаешь подстраиваться, думать. Начинаешь планировать день, дисциплинировать себя. Контролировать слабости: любовь поесть, любовь к сладкому, необходимость поспать.

В спорте понимаешь, до какой степени ты один из многих. Что, мягко говоря, не идеален.

Это правда огромное количество внутренних умений, делающих тебя в какую-то минуту сильно взрослее. Когда я учился в девятом классе, умер отец. Мы остались вдвоем с мамой. Я подрабатывал и получал талоны за мастера спорта. В Советском Союзе спортсменам, подающим надежды, выдавали талоны на питание. Была программа: в определенных ресторанах ты отдавал талон, а тебе приносили первое, второе и третье. Но поскольку всем были нужны деньги, а ситуация была по советским меркам коррупционная, я брал талоны на 120 рублей в месяц, отдавал их в ресторан, а они мне возвращали 60 рублей. И еще 60 брали себе. После смерти отца 60 рублей были для нас колоссальными деньгами.

Я очень рано повзрослел. За одной партой в школе со мной сидел близкий друг, который занимался водным поло, играл в «Динамо» Киев. Помню, как в конце школы нас к себе пригласила директор, очень крупная женщина, которая, по слухам, работала чуть ли не на зоне в Сибири. И она сказала: «Вы заканчиваете школу. И вы уже стали мужчинами. Я очень рада за вас». И это у меня осталось в памяти даже спустя 40 лет. Спорт сделал нас самостоятельными и более подготовленными к жизни, чем наших сверстников, которые или не в таком объеме, или вообще не занимались спортом.

– Еще один спортивный сюжет вашего детства – походы с отцом на футбольное «Динамо» Киев. Каким вы помните то время?

– И дед, и отец болели за «Динамо». Более того, я запомнил даже, как мы ходили на футбол с выдающимся писателем Виктором Платоновичем Некрасовым, другом моего деда. Виктор Платонович написал «В окопах Сталинграда», позднее стал диссидентом и был изгнан из Советского Союза. Потом его голос я слушал по «Радио Свобода», когда он рассказывал о литературе или зачитывал фрагменты из «Жизни и судьбы» Гроссмана.

Все они были страстными болельщиками, особенно отец. В 1961 году «Динамо» впервые стало чемпионом Советского Союза, это было страшно важно. А когда я был дошкольником, «Динамо» провело потрясающий период, став чемпионом три раза подряд – с 1966-го по 1968-й. Я даже запомнил матч с шотландским «Селтиком» в Кубке Кубков в 1967-м. Сыграли в Киеве 1:1 и прошли дальше, это было невероятно.

Рядом со стадионом были так называемые «стекляшки» – со стоячими столиками. Там наливали водку, давали сосиски или даже вареники – это же все-таки Киев. Помню, как дед с Виктором Платоновичем разлили, а я не доставал до стола. И они мне чего-то постоянно рассказывали, стоя в летних шляпах.

Я полюбил «Динамо» всем сердцем и особенно сезоны с 1974-го по 1976-й. Первый международный огромный взлет «Динамо», когда под руководством Лобановского и Базилевича выиграли и чемпионство, и Кубок СССР, и Кубок Кубков. «Динамо» стало первым советским клубом, выигравшим европейский трофей. И после этого играли Суперкубок против «Баварии», обладателя Кубка чемпионов. «Динамо» выиграло 1:0 в Мюнхене и 2:0 дома. Я помню все голы, это было потрясающе. Помню все матчи на пути к Кубку Кубков. Помню финал с венгерским «Ференцварошем». Помню потрясающий матч с эйндховенским ПСВ – в то время голландцы особенно котировались, потому что на чемпионате Европы впервые продемонстрировали тотальный футбол. 

Я очень гордился тем, что отец, будучи кинематографистом, снимал много спорта, с кем-то дружил из команды. И у него были фотографии с Кубком Кубков и с Суперкубком. 

– Понятно, что у вас вся семья связана с кино и выбрать другой путь было сложно. Но хоть на мгновение задумывались о спортивной карьере?

– Задумывался. Несколько раз. Мы же все зависим от своих друзей по спорту. А кто-то из них планировал карьеру, хотелось быть вместе. Мы же команда, дружили.

Потом, когда пришло время думать о поступлении, тренеры принесли мне список институтов, где меня ждали в большей степени, чем в других. Общество «Спартак», как и все советские спортивные общества, поддерживалось профсоюзом. Там среди специальностей были медицина и гражданская авиация, и профильные ВУЗы с симпатией смотрели на перспективных спортсменов.

Мне принесли список нескольких медицинских институтов. Ни киевских, ни московских там не было, но был, например, каунасский. Литва, прекрасно. И помню, что в этом списке институтов был очень престижный киевский институт, который у нас в просторечии называли ГВФ – Институт инженеров гражданской авиации. И я задумался: «Может, не рисковать?»

Времена были сложные, по кинематографической специальности поступить было тяжело. А у меня еще и было по тем временам обременяющее обстоятельство – пятая графа. А в те времена, учитывая борьбу с отказниками, запреты, еврейскую эмиграцию, это было предметом жесткого конфликта и торга с американцами. Внутри страны к евреям очень часто относились жестко, ограничивали в поступлениях в институты, в приеме на работу.

Я понимал, что мне будет очень сложно поступить на кинорежиссуру. И у меня возникла трусливая мысль: не воспользоваться ли шансом, который дает спорт? На другой работе какой-нибудь начальник или отдел кадров могли все зарубить. А спорт – честное дело. И я задумался, не проще ли мне жить в честном спортивном мире.

Но я все-таки был очень увлечен кино. Родился в киношной семье. Мой дом стоял на территории киностудии. Я забегал мальчишкой в кабинет отца, киноинженера, потом перебегал в кабинет деда, сценариста и редактора.

Поэтому интерес к кино победил.

– А как в вашей жизни появился теннис?

– Как всегда – вместе с людьми. Но, во-первых, это был редкий вид спорта в то время, и я его любил. Я занимался плаванием на стадионе «Динамо», который ныне назван именем Валерия Васильевича Лобановского, а наверху были очень красивые корты – и я туда заглядывал. Еще корты были в соседних дворах моего дома.

А играть я начал с близким другом, который стал моим оператором и занимался теннисом. И с моей будущей женой, которая играла в теннис с детства, поскольку ее дедушка был президентом федерации. Он был увлеченным теннисистом, они с бабушкой играли еще до того, как его отправили воевать. В паре выигрывали, по-моему, чемпионат Украины. Он прошел войну, был генералом, и, когда служил в наших войсках в Германии, играл там в теннис. Вернувшись в Союз, играл практически до конца жизни, пока не ослеп.

И я потихонечку играл то с другом, то с женой. Начал следить за турнирами, за игроками, ходить везде. По-настоящему полюбил.

– То есть это удовольствие от процесса? Не для поддержания формы?

– Абсолютное удовольствие от любого вида процесса. От тренировки, от игры на счет, от участия в каком-нибудь любительском турнирчике. Все безумно нравится. И я уж не говорю о матчах, которые смотрю по телевизору, о походах на матчи.

И это передалось дочери. Она немыслимо увлечена теннисом, это ее главный вид спорта. Она в какой-то момент могла играть профессионально, но ни мы не захотели, ни она. Правда, сейчас она в Америке делает свой дебютный полнометражный фильм о теннисе. Сама написала сценарий, для нее это очень важный мир.

– Вы участвуете?

– Нет, как продюсер не участвую. Я читал сценарий, мы обсуждали его. Но она не хочет работать со мной. Это же дебют – ей кажется неправильным начинать с папой. У нее есть свои продюсеры, они сами ищут деньги.

Слава богу, она повзрослела и может со мной спокойно обсудить сценарий, потому что раньше даже и этого не делала. Чрезвычайно боялась внутренне, что окажется зависимой. Что будет выглядеть: ага, папина дочка. Я ее, конечно, понимаю.

– Вы можете прицельно полететь на теннисный турнир?

– Конечно. Я много раз был на «Уимблдоне». Потому что, когда мы были советскими людьми, синонимом тенниса для нас был именно «Уимблдон». Чуть реже бывал на «Ролан Гаррос» и US Open. Единственное – я был в Австралии, но не попал на Australian Open, хотя всю жизнь мечтал. Регулярно ходил на Кубок Кремля, бывал на петербургском турнире, бывал в Цюрихе, в Дубае. 

Многое видел, мне это все очень нравится. Я уже говорил, что люблю индивидуальные виды спорта, потому что там проявляются люди. Мне кажется, что я очень хорошо знаком с рядом теннисистов, чьи матчи часто смотрел. 

Даже в мелочах проявляются характеры. Вот на соседнем корте со мной тренер занимается с мальчиком. И я вижу, что тренер собирает мячи обратно в корзину, а мальчик стоит и ждет. И я уже про него все знаю. Ему папа с мамой не объяснили, что нужно собирать мячи – независимо от того, что ты сын зажиточных родителей из очень благополучной семьи. С этим надо заниматься. 

– Самый известный соперник, с которым вы играли?

– Одно время у нас даже на «Кинотавре» был регулярный турнир, который начался до того, как я возглавил фестиваль. Там несколько раз я играл в паре с человеком, который, наверное, ответственен за особую популярность тенниса в России, – с Валентином Юмашевым (зять и глава администрации Бориса Ельцина, советник Владимира Путина – Sports.ru). Мы с ним играли и в паре, и так, но он намного сильнее меня. Спокойно выигрывает у очень опытных любителей на ноль.

Естественно, играл с большим количеством кинематографических людей. С актерами, музыкантами. В свое время Крис Кельми здорово играл. Когда позволяло состояние суставов, играли и Юлий Гусман, и Марк Рудинштейн.

– Я нашел у вас очень классный пост о Кобе Брайанте. Когда бываете в Штатах, ходите на НБА?

– Да. В Штатах я в основном бываю в Лос-Анджелесе, потому что там офис, столица кино. Но я, в отличие от подавляющего большинства жителей Лос-Анджелеса, поддерживаю не «Лейкерс», а «Клипперс».  Потому что, когда я начал ходить на стадион, «Лейкерс» уже были великими. Играл Кобе Брайант, весь стадион скандировал: «MVP!» Невольная чисто психологическая манера – начинаешь болеть за андердога. «Клипперс» были на последнем месте в конференции.

Я не такой пассионарный болельщик и знаток баскетбола, как, скажем, Иван Ургант, который знает обстоятельства жизни каждого игрока, но я люблю саму игру. Мне кажется, баскетболисты – это самые совершенные спортсмены с точки зрения физической силы, пластики, гибкости. Это какое-то невероятное по красоте зрелище, сочетающее элементы очень атлетического спорта и – неожиданно – балета. Эти данки, прыжки, развороты в воздухе… Сказочная вещь.

И я уж не говорю о том, как здорово выглядят сами матчи, как они устроены, со всеми этими аттракционами в перерывах. Но в Америке НБА – недешевое удовольствие, билет стоит дорого. А если ты хочешь хороший билет, то это очень дорого. Надо этот спорт очень любить. 

Когда у нас в американской компании первое время интенсивно шел бизнес, мы думали, что так должно быть всегда, и даже купили от компании ложу. И приходили в ложу смотреть баскетбол. Потом дела пошли резко хуже, и мы уже столько денег не тратили. Даже когда дела поправились, больше так не глупили.

Кстати, сейчас на HBO идет замечательный сериал о создателе «Лейкерс» в современном виде. Называется Winning Time. Потрясающе интересно.

Роднянский объясняет, как и почему наши спортивные фильмы стали частью государственной пропаганды

– Прямо на старте книги «Выходит продюсер» (вышла в 2013-м) вы очень интересно описываете, как кино меняет мир: «Продюсерам мы обязаны системой ценностей, образом жизни и, смело предположу, даже тем, что не случилось Третьей мировой. Они упаковали новые смыслы в такие формы, что смыслы эти овладели людьми, и жизнь поменялась. Посмотрите, как они изменили Америку: еще 50 лет назад Штаты были страной, зараженной ксенофобией. А теперь ее президент – Барак Обама».

Сейчас кино оказывает такой же эффект на людей?

– Если мы говорим о кинематографе в широком смысле, включая сериалы, то да, это огромный эффект. Но, как ни странно, я думаю, что спорт оказывает значительно больший эффект. Сегодня главные селебрити мира – спортсмены. Страны известны своими чемпионами. Мало кто из американцев что-то знает о Сербии, но все слышали про Джоковича. Украина одно время была известна в Америке через фигуристку Оксану Баюл, а потом благодаря Кличко. Сейчас уже появились Ломаченко, Усик – школа бокса делает невероятно много.

На втором месте по влиянию – музыканты. И вот на третьем, в отличие от 60-х, 70-х и 80-х, – кино. Но оно по-прежнему очень важно, потому что кинематограф дарит социальные и ролевые модели. Вы видите людей, исследуете их жизненный опыт, примеряете его на себя. То есть проживаете этот опыт – и приобретаете его как собственный. И затем принимаете важные жизненные решения.

По-прежнему сильный элемент воздействия кинематографа – эмоциональный. Потому что кино все-таки продает эмоцию, вы идентифицируете себя с персонажами, включаетесь в историю, начинаете сопережевать героям и не любить их противников.

– Вы согласны, что в последние 10-15 лет спортивные фильмы стали в России одним из двух основных пропагандистских инструментов в кино (после военных фильмов)?

– Естественно. Потому что официозная идеология была построена на имперском ресентименте, то есть на ностальгии о великой империи. И строилась она прежде всего на фундаменте победы в Великой Отечественной войне.

В меньшей степени, но не менее эффективно использовалась спортивная история Советского Союза, победы советских спортсменов. Цель одна – прежде всего заразить молодое поколение этой самой ностальгией по империи. Объединить их вокруг очень простых имперских ценностей. Убедить в неизбежности победы.

Если вы обратите внимание: несмотря на наличие отдельных героев, в главных советских спортивных фильмах действуют команды. В американских фильмах тоже есть команды, но там всегда говорится про индивидуальные достижения. Потому что история американского кино – это история одиночки, который сталкивается с системой или рядом жизненных вызовов.

Спорт в Америке – это решение конкретного человека потратить свою жизнь на спорт, инвестировать в себя. Это колоссальный социальный лифт – от Майка Тайсона до выдающихся черных баскетболистов. Сигнал, что ты можешь своим талантом, трудолюбием и верой заработать деньги и построить хорошую жизнь.

Неслучайно франшиза «Рокки» – это история андердогов, которые, получая шанс, добиваются его. И стараются передать наследие. Наследие – это нечто большее, чем победы, это еще репутация и ролевая модель человека, который смог. Помните знаменитый эпизод, в котором Рокки взбегает по лестнице к зданию конгресса Филадельфии, где была подписана Декларация независимости? Через какое-то время после выхода фильма там установили памятник Рокки. Потому что это важнейшая человеческая история Америки, вышедшая в момент чрезвычайно большого кризиса. «Рокки» вышел после Уотергейтского скандала, закончившегося отставкой Никсона. И «Рокки» вернул простым американцам веру в себя. На фоне подлой коррупционной истории люди видели на экране обычного человека, итальянского американца, тренирующегося не в зале, а в мясном магазинчике на мясных тушах. И все у него в итоге получилось.

А у нас в последнее время в силу идеологических потребностей было необходимо включить главных героев в состав команды. Потому что имперская идеология – это по-прежнему идеология приоритета общих ценностей над личностными. На самом-то деле, конечно, никаких не общих, а государственных. Более того, индивидуальные ценности всегда заведомо проигрывают общим. Потому что образ жизни, где люди объединяются для борьбы с противником, должен побеждать.

Поэтому и создали несколько фильмов, которые, надо сказать, сработали. Сделали их здорово.

– Первым была «Легенда номер 17».

– Конечно. Наш тренер – чрезвычайно жесткий, такой отец-командир. Обязательно буллинг. Как был у меня, когда я занимался плаванием. Такие люди не могли сказать: «У тебя хорошо получается». И все равно в какой-то момент благодарные ученики к тебе приходят, тебя любят, на тебя смотрят собачьим трогательным взглядом: «Ты нас унижал и оскорблял, зато мы теперь крутые чемпионы». Образ оскорбительного насилия – часть имперской матрицы, проявившейся столь трагически сегодня.

И хотя эти фильмы – «Легенда 17», «Движение вверх» – правда здорово сделаны, важно заметить, что в хорошем американском кино стараются очень аккуратно обходиться с реальными фактами. Особое удовольствие в спортивных драмах – это финал, где появляется историческая хроника, видны прототипы героев. И ты сравниваешь. Условно, как в фильме Дэвида Оуэна Рассела «Боец», где боксера играет Марк Уолберг, а его брата – Кристиан Бэйл.

А «Легенда 17» и «Движение вверх» были построены на условном материале, который был драматургически изменен. Это идеологические заявления в одежде того времени. Я помню матчи с канадцами, помню, что они считались более сильными, каждый матч был на разрыв сердца. И все-таки суперсерию канадцам советские команды тогда проиграли. И невероятного признания от людей с перекошенными лицами, как канадцев показали в фильме, не было.

– Допустимо ли добиваться художественной зрелищности вот так?

– Бывают картины, которые не претендуют на аутентичность, но если вы говорите, что делаете фильм о легендарном Харламове и команде ЦСКА, о великом баскетбольном матче и сборной Советской Союза, то извольте соответствовать. Белов и Едешко – это реальные люди. И надо к этому относиться чрезвычайно глубоко.

Посмотрите сейчас на Apple сериал про баскетболистов «Стойкость». Посмотрите, как там играют 14-летние мальчишки. То есть они искали актеров среди реально играющих в баскетбол. Не обучили актеров сделать два шага и забросить мяч, а взяли ребят, которые здорово играют, и нашли среди них наиболее одаренных еще и актерски.

Это совершенно разные подходы.

– Последний яркий пример спортивного фильма из этой области – «Чемпион мира» Алексея Сидорова. В эфире с Антоном Долиным вы назвали его «агрессивной агиткой времен 1950-х». Почему?

– Потому что авторы фильма заняли позицию советской пропаганды тех времен, которая всячески унижала Корчного и делала из него предателя и агента. И всячески поддерживала любимого чемпиона Брежнева Карпова. Ну и выбор актеров, вы же сами понимаете. Я ни в коем случае не хочу никого обижать, но Карпов – человек не безусловной внешности, со странным голосом. Его точно не может играть красавец Ваня Янковский. Янковский – герой совершенно другого романа.

Там ушла любая сложность персонажей, они все линейные. Ну и потом вся эта история снова про борьбу наших с ненашими. Это не про сложные отношения непростых людей. Карпов и Корчной – очень одаренные люди. У них интересные траектории жизни, они принимали сложнейшие решения, были поставлены перед выборами. Но получилась не история людей, а история верной позиции против позиции предателя.

– При этом вы говорили, что российский кинематограф – это мир самоцензуры, а не цензуры.

– Это такой разлитый в воздухе заказ. В разговорах, в улыбках. В процессе выделения денег, в собирании бюджетов. Там нет цензуры, никто не скажет: «Это делай так, а это сяк». Но система сама по себе диктует. Если вы хотите, чтобы фильм получился большой, чтобы на него выделили хорошие деньги, чтобы он вышел в серьезный прокат, чтобы за его продвижение взялась большая телевизионная компания, чтобы вы и ваши актеры раздали интервью на главных каналах, надо делать определенным образом. Все же неглупые, все понимают. 

Думаю, это называется самоцензурой. Человек делает выбор.

– Почему вы никогда не занимались спортивным кино? Вы с таким удовольствием говорите о спорте.

– Я всегда хотел, но у меня пока не так много фильмов, сделанных на темах, которые по-настоящему мне близки. Нет, мне, конечно, близки темы моих фильмов, но те, что я глубоко и лично воспринимаю, все время откладываю. 

Я думал, конечно. Но про фехтование делать не хотел. Недавно вот появился фильм про саблисток с Ходченковой и Милославской («На острие»). Они милые, прекрасные актрисы, но там есть моменты, после которых ты уже всему не веришь. На мой взгляд, это устроено иначе.

У нас очень мало фильмов про человека в спорте. Были, конечно, но мало. И я боялся подступаться. Хотя я очень люблю спортивное кино, а спортивная драма – один из моих любимых жанров. Многие вещи я пересматриваю.

– Ваши любимые спортивные драмы?

– Есть великий фильм Линдсея Андерсона «Такова спортивная жизнь», первая большая роль Ричарда Харриса – Дамблдора в «Гарри Поттере». Это крутейшая вещь про жизнь.

Люблю фильм Оливера Стоуна «Каждое воскресенье», он здорово сделан. Очень нравится «Боец», в нем есть ощущение чудовищно бедной провинциальной жизни. Понятно, откуда они вышли, как важно для них и для всех, кто рядом с ними, состояться.

Самый неспортивный спортивный фильм – режиссера Беннетта Миллера Moneyball («Человек, который изменил все»). Мне показалось, он про главное в спорте. И заходит совершенно с другой стороны.

Про теннис фильмов хороших не было. Был «Уимблдон», «Король Ричард», но как-то не здоровски.

Послушайте наш подкаст «Каждый понедельник», где обсуждают только спортивное кино. Выпуск про Moneyball

– А «Борг/Макинрой»?

– Мне он показался очень условным. Борг и Макинрой – очень интересные персонажи, я ими интересовался и следил за ними. Они сделаны аутентично, но этот фильм эмоционально тебя не держит. Потому что авторы, на мой взгляд, не сделали для себя выбор, про что они рассказывают, что для них по-настоящему важно. Как и в фильме Рона Ховарда «Гонка» про Ники Лауду и Джеймса Ханта – это скорее точная фиксация событий со здорово снятыми эпизодами. Но она не складывается в общую эмоциональную картину человеческого преодоления.

И потом там нет… Я вот очень люблю киношные истории – например, как Роберт Де Ниро, снимаясь в «Бешеном быке» у Мартина Скорсезе, специально пополнел на 20 килограммов и похудел. Это такие внутренние самопожертвования артиста, да и всей группы, потому что надо по несколько месяцев ждать, когда артист поправится, доведет себя до формы. Это стоит намного дороже, но они принимают это решение в интересах качества фильма. И это вызывает особое восхищение.

Вот, кстати, «Бешеный бык» – великий фильм. И опять же – реальная история, очень аутентично сделанная.

Недавно посмотрел American Underdog. В реальности это очень интересная история про квотербека, парня, который поздно пришел в профессиональный американский футбол, провел 20 сезонов и стал MVP в пяти из них. Но картина слабая.

Ну и сейчас появляются потрясающие документальные фильмы. Режиссер Азиф Кападиа, которого я хорошо знаю, сделал два отличных документальных фильма – про Айртона Сенну и Диего Марадону. Last Dance («Последний танец») про «Чикаго Буллз» – гениальная штука.

HBO и Netflix дали клубам выход на миллиарды зрителей. Рецепт хорошей документалки: честность и время (здорово, если снимают несколько лет)

– Почему так расцвел рынок спортивных документалок?

– Потому что появились стриминговые платформы, дистрибуция. Оказалось, что на документальное кино есть спрос, аудитория, которая не ходила на него в кинотеатры, с интересом смотрит его в другом формате.

Более того, появился жанр документальных сериалов, которые рассказывают истории в объеме. Естественно, выросло качество этих историй. Появились уникальные архивные материалы, которые начали использовать совершенно иначе. Вот материалы того же Last Dance лежали 18 лет, пока Майкл Джордан не разрешил их использовать.

Появилась возможность через HBO и Netflix оказаться на глобальной территории – с миллиардами зрителей.

Ну и у спортивных историй нет границ. Это человеческие истории, они универсальны. Опыт спортсменов очень любопытен для людей в каждой стране мира.

– Режиссер «Последнего танца» рассказывал, что его ни разу не попросили при склейке ничего вырезать, даже самые интимные и неудобные вещи. Если бы просили – он бы просто не работал. Это важная часть успеха?

– Сегодня это абсолютно нормально. Чем правдивее, чем серьезнее эмоциональное впечатление, тем вы больше верите. Вот это вечное стремление в нашем спортивном кино зачистить героев, сделав их чуть ли не идеальными… Да, их слабости демонстрируют, но это слабости из разряда советских шуток в отношении начальника, когда произносишь тост: «Вы всем хороши и всем гениальны, только очень много работаете».

Это исходит ровно из того, о чем я все время говорю. Желания показать, что самые сложные люди, вышедшие из самых проблемных мест, в состоянии взять собственную жизнь в свои руки. Но они не совершенны. Им нужно преодолевать в себе и внутреннего зверя, и жестокость, и слабость, и тщеславие.

Все это делает их намного более человечными. И уж тем более в документальном кино зритель должен видеть героя настоящим. Историю настоящей.

– В России последние два года тоже пробуют снимать документалки, в одной из них – про футбольный клуб «Ростов» – есть сцена, которая мне запомнилась. Там игрок раздраженно говорит оператору: «Давайте камеру выключим и хоть покушаем нормально». Такое восприятие камер мешает?

– Конечно. Это ужасно. Послушайте, Майкл Джордан разрешил снимать в раздевалках. Огромная звезда, мультимиллионер. Да, он ограничил их в возможности выпустить материал, они прождали 18 лет, но в итоге получилась гениальная штука. И он не постеснялся. А там сложные сцены для любого человека. И он их не вырезал.

Вы же видите, что успех «Красавы» связан с тем, что рассказывает сам футболист, человек с опытом. И рассказывает максимально откровенно. Он знает, как это устроено: как проходят детские тренировки, как выглядят стадионы, как общаются тренеры. И сразу интересно, сразу живая история.

Вообще в какую-то минуту нужно перестать бояться. Это могут только очень сильные люди.

– Есть ли шанс у наших клубов выпустить что-то резонансное для мира, если у них нет большой аудитории за пределами России?

– Как видите, самые большие документальные фильмы – это фильмы о выдающихся спортсменах или командах, которые интересны людям по всему миру. Поэтому с командами сложнее, но в советской и российской истории было немало всемирно известных спортсменов.

Понятно, что фильм о Стрельцове – это очень локальная вещь, за пределами России его не знают. Хотя там есть важное – столкновение человека с обстоятельствами. Почему Стрельцов остается у всех в памяти? Потому что очень талантливый молодой человек столкнулся с травматичными обстоятельствами. Это может быть интересно.

Какой интересный, например, персонаж для документального фильма Хабиб. Неоднозначный, у многих вызывающий даже неприятие. Мне, например, многие его высказывания не нравятся, но он великий спортсмен. Интересный. Если бы делали его историю раньше, снимали бы отношения с отцом, село, Дагестан. Как отец воспитывает мальчика, который почерпнул жизненную философию папы. Мне кажется, могла бы получиться фантастическая история. У нее назавтра было бы огромное количество зрителей. Думаю, полмира. 

В хоккее – Овечкин. Вот сейчас бы его снимать! Человек бьется за главное достижение в истории НХЛ, всем интересно, доберется он до Гретцки или нет. Это уже не только вопрос Зала славы, это намного больше. Овечкин – тоже человек, к которому есть вопросы. И это хорошо, это сразу объемный фильм. 

Моя жена собиралась делать сериал о русском теннисе. С ним сейчас поразительная история – несколько мегазвезд. Очень интересные истории у Даниила Медведева, Анастасии Павлюченковой. Можно вспомнить и Евгения Кафельникова, который стал первой ракеткой мира.

– Даже странно, что до сих пор никто не снял Хабиба и Овечкина.

– Просто мы иначе к ним относимся, а такие вещи делают годами. Вот у меня в Киеве есть товарищ, с которым мы работали много лет на канале «1+1». И он сделал очень много замечательных спортивных фильмов – например, про «Динамо» Киев, про Кличко. Кличко и других боксеров – Ломаченко, Усика – он снимал по 10-15 лет. У него огромное количество хроники, а это сразу другое качество фильма. Нужно доставать хронику, которую снимали родители. Так вы видите человека в разных обстоятельствах, сравниваете его высказывания разных лет. Складывается эволюция.

А примитивный поверхностный наскок, когда ты снимаешь пару интервью дома, на тренировке и после матча, – это не бог весть какая задача. В этом нет человека.

Интересно, что сейчас все постоянно документируют свою жизнь. Это потрясающая возможность делать сильные фильмы. Но для этого нужен ресурс времени и самоотверженность. Нужно годами жить со своим героем.

Роднянский считает, что развиваться без конкуренции невозможно. И это важная проблема «Матч ТВ»

– Тина Канделаки была одной из главных лиц вашего «СТС». Вы следили за ней на «Матче»?

– Я смотрел «Матч», а потом в разговоре с Дудем что-то про нее сказал – на мой взгляд, совершенно не обидное, – и она обиделась. Видимо, потому что у них с Дудем какое-то свое напряжение. Я не то чтобы боюсь кого-то обидеть, просто очень редко говорю о знакомых. Хорошо говорю, а плохо – никогда. Тем более я не большой специалист в спортивных каналах, я только их зритель. 

А вообще я смотрю много спорта. В последние годы на российском телевидении, кроме спортивного, ничего не включал.

– Хорошо, тогда пара общих вопросов. Когда вы строили «СТС», у вас был как минимум один очень яркий конкурент («ТНТ»), но вообще вы говорили, что соперничаете с большой тройкой – «Первым», «Россией» и НТВ. У «Матча» долго не было конкурента даже в интернете, а на телике нет и сейчас. Это плохо?

– Конечно. Более того, объявление конкуренции – это очень важно. Я всегда считал ошибкой, когда после моего ухода с «СТС» они сформулировали конкуренцию только с «ТНТ». Я всегда очень уважительно относился к «ТНТ», их команда во главе с Романом Петренко сделала невероятные успехи. Но для меня было маркетинговой азбукой, что нужно всегда формулировать конкуренцию с самым сильным соперником. Когда мы спорили с большой тройкой, в какой-то момент мы в нее вошли, опередив НТВ. И удерживали эту позицию около года – акционеры от нас этого никак не ожидали.

Конкуренция – это вообще очень спортивная вещь. Ты не можешь сказать, что, находясь на одной поляне и борясь за одних и тех же зрителей, ты не участвуешь в конкуренции. Конечно, участвуешь. И объявление конкуренции сразу позиционирует ваш канал с важной стороны: люди видят, что вы готовы бросить вызов самым большим игрокам. И дальше вы предъявляете основания для участия в борьбе. Эти основания могут выделяться только качеством телевизионного программирования: должно быть много больших и качественных проектов. У вас должны быть главные события.

Количество событий особенно важно, если делаешь спортивный канал. Должны быть трансляции самых важных для зрителей событий. Качественных, ярких, разнообразных. С дополнительными программами, которые помогут провести время с интересом и пользой. Это ответственность перед зрителями. Если у вас нет трансляций основных лиг, то, конечно, вы проигрываете.

– Комментатор Александр Шмурнов, который недавно ушел с «Матч ТВ», сказал, что канал превратился в политический плацдарм. Можно ли сегодня в России работать так, чтобы не стать политическим плацдармом?

– На мой взгляд, спортивный канал был обречен стать частью пропаганды. Тина появилась на «Матче» как человек, который, конечно, все понимал и был готов реализовать эту задачу, не имея никаких сантиментов по отношению к спорту. Она, наверное, с симпатией относится к спорту, но задачи, поставленные акционерами, для нее намного важнее. И если бы они для нее не были важны, то поставили бы кого-то другого.

Мне кажется, дискуссии вокруг нее можно прекратить за ненадобностью. Сегодня люди – это функции, производные от обстоятельств.

– Вы много раз говорили, что разочаровались в классическом телевидении. Нет шансов даже у спортивного?

– Уверен, что у спортивного – точно есть. Будущее есть у телевидения, которое реализует ключевое преимущество своего рождения – прямой эфир. Мне кажется, телевидение, которое освещает события, выживет в любом случае. Вы же видите, как во время кризисных моментов истории растет популярность и доверие к информационным каналам. Война в Ираке, например, в свое время невероятно подняла CNN и родила знаменитую фразу одного из представителей британского правительства: «Если событие не показали по CNN, то его не произошло в действительности».

То же самое со спортом. Спорт сегодня делается под телевидение. НБА была создана телевизионными продюсерами. Почему долгие годы в Америке не был популярен европейский футбол? Потому что правила футбола не подразумевают перерывы и рекламу. Потому что у вас есть только один 15-минутный перерыв, который напихивается рекламой, что с точки зрения телевидения дико неэффективно. И в хоккее, и в баскетболе в Соединенных Штатах правила и регламенты сделаны так, чтобы перерывы позволяли вставить дорогую 30-секундную или минутную рекламу. Поэтому долгое время европейский футбол в Штатах оставался на задворках.

Появились виды спорта, которые популяризировались за счет внимания сегментных телеканалов. Например, бильярд или дартс. Каналы, где показывают дартс, во всем мире смотрят от 7 до 10 миллионов человек. И это тоже очень много. И за счет этого живет спорт.

Так что телевидение дало жизнь огромному числу видов спорта, поддержав и популяризировав их. Не только рекламой, но и качеством съемки, тем, как это преподносится зрителю. Из последних примеров – биатлон. Дроны, укрупнения, стрельба в деталях, нательные камеры. Это безумно красиво. Держит в постоянном тонусе.

И спортивное телевидение может постоянно эволюционировать под нужды зрителей. Потому что спорт – это прежде всего прямой эфир.

***

– Игра, которую вы никогда не забудете?

– Я так долго живу, что должен подумать… Давайте я назову матчи, которые видел лично? На Кубке Дэвиса в 2006-м играли Турсунов и Роддик. 2:2 по сетам, тай-брейк, и Турсунов выиграл со счетом 17:15. По уровню инфарктности это было невероятно – можно было умереть. Роддик тогда был третьим номером ATP, матч шел 5 часов. На тай-брейке у Роддика было девять матчболов.

Я так составил план на день, что после матча должен был сразу ехать в аэропорт. Но на самолет я опоздал. Плюнул на него, когда понял, что этот матч – история навсегда.

Из футбола запомнил тот матч Суперкубка с «Баварией» в 1975-м, когда Блохин забил с 30 метров. Это было невероятно.

– Лучший стадион, на котором вы были?

– Когда «Бруклин Нетс» принадлежал Прохорову, я ходил на матчи. И он построил клубу потрясающий комплекс. Просто фантастический.

Из футбольных стадионов… Знаете, на меня сильное впечатление произвел стадион «Шахтера» в Донецке. Очень красивый стадион у Галицкого в Краснодаре. И потрясающий старый стадион имени Лобановского в Киеве. Он маленький, но очень красивый. Находится в расщелине, очень естественно размещен – полная гармония. И люди, которые ходят сверху по парку, могу видеть матчи.

И хотя я был и на «Сан-Сиро», и на «Камп Ноу», и на многих других стадионах, выделю эти три.

– У вас когда-нибудь был спортивный автомобиль? Хотите?

– Вы знаете, я это не люблю. У меня есть старый автомобиль, который остался со съемок фильма «Машина Джейн Мэнсфилд» Билли Боба Торнтона. Он делал фильм о своем детстве. И он очень любит машины. И там один из главных героев, которого он играл, собирает машины. В какой-то момент, пытаясь произвести впечатление на одну приехавшую женщину в его жуткую южную провинцию, он ей рассказывает про автомобили. И вот один из этих автомобилей у меня остался. Можно сказать, Торонтон убедил меня его забрать. Chevrolet Corvette 1964 года. Он выглядит как спортивный, но не ездит очень быстро.

Честно скажу, очень редко сажусь за его руль. Но он настолько красивый, что я не удержался. А вот ездить на мотоциклах или скоростных автомобилях не люблю. Я вообще скорость не люблю. Может, с возрастом перестало увлекать.

– Самая ценная или любимая вещь в вашем доме, связанная со спортом?

– Коллекции я никогда не собирал. Главное, что у меня осталось, то, чем я очень гордился в школе, – это фотография моего отца с Кубком обладателей кубков в руках. Тем самым, который выиграло в 1975 году «Динамо» Киев. Мой папа в те времена дружил с Базилевичем и Лобановским. А в 1978 году папы не стало. В возрасте 39 лет.

Так что эта фотография – двойная память.

Фото: instagram.com/alexander.rodnyansky; РИА Новости/Рамиль Ситдиков, Григорий Сысоев, Александр Натрускин, Владимир Трефилов; kinopoisk.ru; eastnews.ru/Sven Simon